Михаил Синельников «Священный вечер»
Михаил Синельников
* страница в стадии разработки *
СВЯЩЕННЫЙ ВЕЧЕР
Стихи об Индии
1982–2005
Москва
Издательство «Наталис»
2006
Вступительное слово
Индия — страна чудес. Об этом знают все. Ее жители — народ удивитель-ный. Чему только они ни научились сами! И йоговской гибкости, когда мышцы и внутренние органы полностью подчиняются воле человека, и передаче мыслей на рас-стояние, и преодолению земного притяжения, так называемой левитации. Научи-лись сами и успешно учат по всему миру других. В Индии особенно понимаешь, что род человеческий прочно утверждает себя среди других живых существ и с каждым годом разрастается.
На Земле сейчас живут приблизительно шесть миллиардов человек. Из них свыше миллиарда индийцев. Это знают многие. Но в других странах вам не скажут, сколь долго существует человечество и сколько ему еще осталось жить. В Индии на эти вопросы ответят с точностью до одного года. Правда, никто не знает, на каком отрезке циклического развития Вселенной находится сегодняшнее человечество. За-то в Индии расскажут вам с захватывающими подробностями о том, как и когда мы, люди, появились на свети, вообще, откуда мы взялись на Земле. И как небо от-ражается в чашечке цветка, так и всемирная история расправляет свои крылья над самой загадочной страной в мире — Индией.
Михаил Синельников — фанат этой духовной Вселенной. Вот уже много лет он успешно черпает в ней поэтическое вдохновение. «Индия духа» в его стихотворе-ниях приобретает плоть, ведь он завсегдатай индусских ашрамов и буддийских мона-стырей в Гималаях. Он почти свой в гималайских долинах Кулу и Кан-гра, где неотлучно ходит «Золотой ковш» — семь звезд Большой Медведицы, а восходящие к небу горы считаются исконной обителью богов. На этой земле впитывали боже-ственное знание
мудрецы-риши. Отсюда пошли в мир людей их нравственные заповеди. Отсю-да же, как убеждены индусы, началась история нового человечества. Род людской вновь возродился после всемирного потопа в результате спасения не без помощи бога Вишну мудреца Ману, память которого хранила Веды — весь свод тогдашних знаний. К тому же в этих местах скитались изгнанные из своего царства братья Пандавы, герои великого эпоса индийцев «Махабхарата». И сам бог Кришна не раз бывал в этой долине. И назовем еще одну тайну, самую главную, что привлекает сюда людей со стороны. Здесь, в двадцати шести километрах от селенья Наггар, как указывал ху-дожник Николай Рерих, находится вход в Шамбалу сияющую, в чистую землю, где люди живут в мире и счастье целые столетия.
Для Михаила Синельникова эти поездки в индийские Гималаи как мощная энергетическая «подпитка», как постоянное омолаживание его творческой натуры. Недаром он написал целую поэтическую книгу об Индии, что само по себе уникальное событие в истории русской литературы.
В этой книге вы найдете и стихотворения-медитации, и живописные поэ-тические зарисовки, и страстные проповеди. Но все эти стихи объединяет одно вы-сокое чувство, чувство всепоглощающей любви. Бесспорно, Михаил Синельников од-нажды купив билет в «Индию духа», по-настоящему обрел себя в ней как постоянный житель.
Александр Сенкевич, писатель, доктор филологических наук, президент региональной общественной организации «Общество культурного и делового сотрудничества с Индией»
Когда же наконец, восставши
От сна, я буду снова я —
Простой индеец, задремавший
В священный вечер у ручья.
Н. Гумилев
ИЗ КНИГИ «СОН ШЕЛКОПРЯДА» (1990) СТИХИ 1892–1883
Рассвет
«У призрачных стен Удджайна искал я любовь».
Тагор
Уже розовеет окно,
Краснеют холмы,
Все нежного зноя полно
Индийской зимы.
Уже от рассветной реки
Текут голоса,
По Гангу бегут огоньки,
Идут паруса.
Я хижины вижу,
Где варят зерно в молоке…
Я взглядом приближу
Багровый туман вдалеке.
Тот город исчез,
Но в сияние вечного дня
Пустыней небес
Сильнее он тянет меня.
Безбрежностью синей
Сильней
меня сводит с ума
В песчаной пустыне,
Где пляшет
Богиня Чума…
Как бабочку волей светил
Бросает к свече,
Я в темные храмы входил
Пылинкой в луче!
… И снилось, как тайна,
Свидание, ждущее нас
У башен Удджайна,
Чей нежащий жар не угас.
У
башен
Удджайна
В рассветный
и радостный час!
1982
Лунный свет
… И дверь отрыл в ночную синеву
Владелец кучи медной и латунной.
Я выбежал. И вижу наяву
Сад Бенареса под ладьею лунной
Ладья дрожит. Деревья тут и там
Вскипают, голоса тысячелисто.
И велорикша еде по пятам,
Браня работодателя-буддиста.
Пора буддисту сдать велосипед
И возвратиться в темную лачугу.
Но поздний пешеход, но лунный свет,
Но жалоба неведомому другу!
1983
Мелькание
Швыряет приказчик шелка,
Куски златоткани,
И краски текут и века,
Мельканье, мельканье.
Три жизни твои протекли
За эти минуты,
И льется и льется в пыли
Мельканье Калькутты.
1982
Меняла
Меняла отрывает взгляд
От горстки серебра.
Я был здесь много лет назад,
Я приходил вчера.
Как много призабытых лиц
И стершихся монет!
Улыбки медных танцовщиц,
Сапфиров нежный свет.
Я что-то приносил в заклад,
И на закате дня
Менялы утомленный взгляд
Припоминал меня.
Меня тревожил жизни зов
И это солнце жгло,
Чей луч в дрожание весов
Ложился тяжело.
1983
Рикша
Поскольку, разменяв мечту,
Я только улицу мету
У маленького храма,
Я вижу дно людской реки,
Босые ноги, каблуки
И рикши красные плевки,
Летящие упрямо.
Он знает, городом больной,
И жизни жар, и смерти зной.
И, словно бы в угаре,
Он убегает в мир иной,
И реет за его спиной
Богиня в белом сари!
Что смерти дым и жизни мгла,
Пока тележка тяжела!
И ночь, волнуясь, протекла,
И день струится сизо,
И сам хочу сквозь быстроту
Две эти палки на лету
Схватить и с бетелем во рту
Бежать в живую пустоту
За пригоршнею риса.
1982
Нищие
Ограды усажены битым стеклом,
Но черные нищие смотрят в пролом,
И нет ли какого излишка?..
Старик улыбнется раздавленным ртом,
И с визгом запляшет мальчишка,
Собака взмахнет шелудивым хвостом,
Беззубая кобра взовьется винтом,
И руку протянет мартышка.
1982
Сарнатх
В Сарнатхе — древо Будды.
Храмов сходка,
Цветущий луг, железная решетка,
От воскурений сладкий
Воздух чист.
Небытием
разумно, мудро, кротко
И бытием зеленым
веет лист.
1982
Тибетский рынок
Пусть обезьяна вытянет билетец
Здесь, на развале трав, латуни, кожи,
Где в каждой лавке — беженец-тибетец,
На доктора Бадмаева похожий.
И я увижу берег именитый,
Где от потопа не было спасенья,
И деда кровь на финские граниты
В Кровавое упала воскресенье.
Увижу бисер северных созвездий
И старый дом, где веет газом тонко,
Где все в блокаду вымерло в подъезде
И под плитою ухает воронка.
Рожденный в лавре Александро-Невской
Послевоенной осенью бурливой,
В степи манасовской и достоевской
Переселений я застал приливы.
В степи мирской со мною были рядом
И у моей стояли колыбели
Профессора, подобные номадам,
Кочевники, осевшие без цели.
Забуду все, чтобы вернуть обратно
На рукава разбившуюся реку!
Плывут, качаясь, цветовые пятна,
И мне — пять лет, я — только правнук веку.
Я был в горах. Внезапно потемнело,
Не понял я, шатаясь от бессилья,
Что надо мною смерть прошла несмело,
Орлиные меня накрыли крылья...
Так вот где жить и вот когда родиться,
Чтобы взглянуть, припомнив цепи звенья,
В тибетские задымленные лица,
Исполненные грусти и презренья!
1982
ИЗ КНИГИ «ХОЛОДНЫЙ КЛЮЧ» (1986)
В ЗИМНЕЙ ИНДИИ 1982
Ночные жаровни
Ночные жаровни. Повсюду — тревожная смесь
Зловония с благоуханьем.
И мысль о забвенье, когда-то блуждавшая здесь,
Сидит изваяньем.
Ночные жаровни в светящемся мраке чадят,
И корчатся рыбы.
На красные искры ложится невидящий взгляд
Темнеющей глыбы.
Какие-то хлопья коснулись тебя на лету,
И, видимо, снится:
Быки, колесницы, как пепел, летят в черноту
И черный возница.
Ночные жаровни. Обвал океанской дуги,
Сапфирные фирмы,
И ты, чужестранец, проносишь свои утюги
Сквозь привкус имбирный.
Жаровни желтеют, и вечно молчит божество
Под сенью смоленой.
Как все исчезает при свете улыбки его,
Уклончивой и удивленной!
Сквозь толщу видений ты молча проходишь сейчас,
Сквозь блики и лица,
И только успеет лежащего нищего глаз
Блеснуть и закрыться.
1982
* * *
День мертвенный в окрестностях Мадраса.
Небес пустыня, океана мгла.
Родная и неведомая раса
С песком и ветром в вечность уплыла.
И только — округ золотой и дивный,
И храмов опустелых корабли,
И плоскость влаги вздыбленной и дымной,
Дотянутой до полюса Земли.
У храма Шивы
У храма Шивы в знойный час
В дурманящей глуши
Суем потомкам древних рас
Значки, карандаши.
Неприкасаемых толпа
К автобусу течет,
Четыре каменных столпа
Седой песок сечет.
Там, за оградою, недобр
Настороженный стук,
А здесь мелькают кожи кобр,
Обрубки черных рук.
Над храмом Шивы — черный жар.
Зовет гудок — спеши!
И тычет нищий свой товар
Для выжженной души.
1982. Мадрас
Шива, Кришна, Индра
...вырубает в скале жилище себе...
Исайя
Трехликий бог в пещерной Элефанте,
Тысячелетний трехсерийный сон,
Гомеру он мерещился и Данте,
Камоэнсу здесь улыбался он.
Арийца миф и древний мир дравида,
Глядит, глядит, губами шевеля...
И что за ним? Быть может, Атлантида,
Гондваны затонувшие поля.
Я видел Индру, дремлющего в храме,
Где Индии лишь снятся города,
И фаллосов, увенчанных цветами,
Чернела и дымилась череда...
И через дым народов и религий,
И сквозь туман каменосечных книг
И я прошел, как Слово, многоликий,
С последней мыслью слившийся на миг.
1982. Бомбей
Гостиница
Лицо стареет в зеркале бездомном
За копотью и трещиною резкой,
А в коридоре благовонно-темном
Играет ветер желтой занавеской.
Ты спустишься и ключ отдашь неловко,
Послушаешь, как тянет крик певица.
И возвратишься в номер. Мышеловка,
Захлопнувшись, виденьями дымится.
Так вот куда, в какой Солярис шел ты,
Летал ребенком, с облаком условясь.
Играет ветер занавесью желтой
И гонит мглу сквозь молодость и совесть.
Манящее нагроможденье мути
Качается за облаками пыли.
Кто ночевал в гостинице в Калькутте,
Тому, должно быть, душу подменили.
И, в мыслях никуда не уезжая,
Лежишь, опустошенный и привыкший,
И две души, какая-то — чужая,
Встречаются, как рикша с велорикшей.
1983
Агра
Агра, Агра, царица гранатов,
Пробудившихся в недрах горы,
Чтобы, красное в черном упрятав,
Покорить и осыпать миры!
Словно дети твои чернооки,
Словно марево крови красны...
И крылатого света потоки
Заливают четыре страны.
Это вставший в монгольском становье
Тадж-Махал исступленный плывет,
Словно трубные крики слоновьи
И сияющий парусный флот.
1982
Деревья
Там, где краски слегка охладели,
Где мечети беспечный придел,
На окраине старого Дели
Всю бы вечность на зелень глядел...
На деревья глядеть изумленно,
Словно взятое в сказку дитя,
Где ислама живые знамена
Шевелятся, листвой шелестя!
1983
Из ночи в ночь
Покуда звездная река
Течет своим путем,
Мы с Индией издалека
Сквозь детский плач бредем.
Не разомкнуть извечный круг
Любви и нищеты,
Прикосновеньем детских рук
Всегда измучен ты.
Чья тень в ночной горячей мгле
Идет, почти летя?
И млечный отсвет — на челе,
И на плече — дитя.
И через тысячи смертей
С неведомых высот
Своих бесчисленных детей
Из ночи в ночь несет.
1982. Бенарес
«ИЗ КНИГИ «ОБЛОМОК» (1997)
Похороны Тихонова
Несколько писательских дубленок,
В чьей-то речи — «Запад и Восток»,
И в тумане, вьющемся спросонок,
Поезда нечаянный гудок.
Продвигаясь от Невы к Парижу
И пройдя в мангалочьем дыму,
Похороны Тихонова вижу...
Почему сегодня, не пойму.
Потому ли, что не стало флага,
Эти озарявшего года,
Оттого ль, что выкипела брага
И ордой останется орда.
Осененный саблей, окрещенной
В конной лаве и потоке лет,
Яркой лампой тускло освещенный
Снова мне мерещится поэт.
Не вошедший в нынешнюю свару...
Все же, все же кажется, что он
Умер на дороге к Пешавару,
Одолев президиумов сон.
1993
Пепел
Жгучий день — как чаша пряной смеси...
Два благоухающих цветка
Подал мне садовник в Бенаресе,
Переживший, может быть, века.
Что ни век — все та же галерея
Брадобреев, кузнецов, менял...
Те же лица, ну а сам, старея,
Вижу, что лицо я потерял.
Душный день, и — никаких отдушин,
Вечная река без берегов,
Разве будешь к людям равнодушен,
Индия, в толпе твоих богов?
Ну а там, где только что спалили
Чью-то плоть и прах несут с костра,
Вьется пыль, и мельче этой пыли —
Теплый пепел цвета серебра.
1995
Лавка
Лавка по дороге в Агру. Девочка гранатным оком
Строго держит под присмотром серебро и бирюзу.
Кожа — ветошь. Но хозяин в изумлении высоком
Говорит: «Я шью из кожи, боги делают козу!»
Эти жилистые руки стали пеплом, вероятно.
Дочка дочери торгует. Боги едут на арбе...
Снова, наплывая, стонут Индии цветные пятна —
Жизнь, окинутая тканью мысли тайной о тебе.
Потому, что это чувство как-то с Индией совпало,
Пыль дорожную застлало, и — пылает впереди
Под глубокой красной аркой призрак белый Тадж-Махала,
Возносящегося в небо и стоящего в груди.
1995
Мара
Всегда в этой речи искрится санскрит,
Сквозь годы и ветхие беды
Вещуньи седой ведовство говорит,
Премного древнее, чем Веды.
Струятся, тревожа таежную глушь,
Незримые реки нирваны,
И в присказках бабьих и воплях кликуш
«Рамаяны» бьют барабаны.
Колеблется в битве словесных корней
Земли изумрудное чудо...
Устану однажды от жизни моей,
Усядусь под дубом, как Будда.
В густой, многозвенной застыв тишине,
Оденусь в мечты и пожары.
Как темные волны, примчатся ко мне
Туманные дочери Мары.
1996
Монолог
Не возвратить ли круг перерождений
С чего начать? Явиться ли Синдбадом,
Из Басры плыть за перцем и мускатом,
Чтоб в Индии от оспы умереть?
Иль мальчиком очнуться на ступенях
Монгольского монастыря, в котором
Я видел трубы из костей берцовых
Отроковиц четырнадцатилетних?..
Возможно все. Я вижу — нет нирваны,
И снова — жизнь! Зачем же выбрал я
Рожденье в лавре Александро-Невской,
Грех прадедов, родителей блокаду
И распрю крови русской и еврейской,
Жар Туркестана, скрип карельских сосен,
Кармин зари под аркой Фатехпура,
Позора и возмездия лавину,
Возлюбленной измену, горе в доме,
Эпоху перемен и этот вечер,
Огни большого пригорода, в поле
Стоящего, как новый Капернаум,
Где камня не останется на камне?..
Свеж талый снег, и тяжело бессмертье.
1995
Эпилог
На базаре толпа потемнела,
Нетуземного нету лица.
В тесноту погружаюсь несмело,
И душа возвращается в тело,
Соскользнув по мизинцу Творца.
Ведь жила она в Азии Средней,
Лепетала об этой стране...
Поздней встречи, быть может, последней
Исступление сладостно мне.
В обладании много печали,
И в прощании — горечь земли.
Это знали еще англичане
И чего-то постичь не могли.
Так они расставались с Калькуттой!
Улыбаясь загадочно им,
Мчался идол ее пресловутый,
Весь закутанный в жертвенный дым.
Жгучий сон многоцветного лета,
И, хоть множество жизней живи,
До конца — сумасшествие это
В переменчивой форме любви.
1995. Ош
ИЗ КНИГИ «НЕЗНАКОМЫЙ ГОЛОС» (1999)
* * *
Там не едят. Едою богоданной
Жизнь продлевают, услаждая рот.
О этот миг, нежданно-долгожданный,
Кто знал его, воскреснув, не умрет!
Жизнь впроголодь. Но и она — подарок,
И ты летишь, ничто не тянет вниз.
От легкости болезненной так ярок
Цветущий мир, где возлюбили рис.
Протянешь мясо нищему, однако
Он отстранится, не прервавши сна,
И вот уж в пыль бросается собака,
Суровой кармой отяжелена.
1996
Счастье
Увижу индийцев счастливых
В минуту смертельной тоски...
В цветах и серебряных гривах
Громоздкие грузовики.
На крыше кабины теснится
Веселых кумиров семья,
А в кузове — темные лица,
У каждого радость своя.
Но славящий благость коровью
Поистине счастлив народ,
И жгучей бетелевой кровью
В незрячем восторге плюет.
В пыли и седом серпантине
Сквозь вихри удач и утрат,
Сквозь людные эти пустыни;
Беспечные боги летят.
1997
* * *
В Бомбее они пышногруды,
В Калькутте стройнее и злей...
И всюду — ужимки, причуды
И жажда иссохших полей.
Танцовщица тысячелица,
Желанная в тысячах поз,
То в камень она превратится,
То ринется в проливень слез.
Заплачет, ломая запястья
И в смерче меняя тела,
И вот эпидемия страсти,
Как черная туча, пошла.
Любви вылетают химеры
С миазмами черных болот.
Страшнее чумы и холеры
И пляшет она и поет.
1998
В БЕГЕ ЛЕТ
Храм Огня
Холодно в храме Огня.
Ветер играет, звеня,
Прядью червонной и русой.
Пламень такой чистоты
Здесь у прибрежной черты,
Долго искали индусы.
Долго ходили вокруг,
Для истязаний и мук
Облюбовали воронку.
Врезанный в плиты санскрит
Отзвуков искры струит
Музыке тихой вдогонку.
К ней подползает мазут,
И ненасытно грызут
Землю неслышные вышки.
Все ж таки в стылую тишь
В храме огня ты стоишь,
Знавший о нем понаслышке.
Что ж ты с собой сотворил!
Слышишь ли шелест ветрил,
Самосожжения трубы?
В душу свою погляди:
Перегорают в груди годы,
Как ветхие срубы.
1981. Баку
Пустота
Я ждал тебя
И в Индии очнулся…
Здесь сладковатым тленьем веют храмы,
Отели джунгли, улицы и яства,
И шелестят деянья Гаутамы,
И шепчется широких листьев паства.
Сырой зари румянец богомольный,
Проспектов муравьиная стремнина,
Целебный зной и ядовитый холод
И плутовство Цыгании могучей,
Богов пугливый, пучеглазый взгляд!
И пустота, разбросанная в мире,
В меня вошла. Смягчая душу, льются,
Впадают в Ганг невидимые реки.
Змеиные меня сжимают кольца
И язычок раздвоенный питона
Толкнулся в щеку и отпал мертво.
И милостыни просит обезьяна
И радостно смеется прокаженный,
И черная девчонка с дохлой крысой
За мной бежит, беззубо хохоча.
В лесу морозном и в цветущем поле
Я называю имя пустоты…
Ступа
Цветы, рубины, пальмы, изумруды,
Мелькание и пекло… вспомнить лень
Похожую на домну ступу Будды
И огненный, бездонно-долгий день.
Но, сделав, как положено, три круга,
Покинув первый храм небытия,
Поверил я: иссякла Кали-юга…
— Россия! Эра началась твоя!
Калькутта
Без сожаленья сквозь частое сито
Легкие годы гони
На говорливые трассы транзита,
На городские огни.
Но, если дом твой — дорога, дорога,
На просвещенной Руси
У беспощадного милого Бога
Легкую смерть не проси,
Если же сердце замрет, холодея,
Надо, чтоб рядом вставал
Не лиловеющий кряж Иудеи,
Не атлантический вал.
И человеческий тот муравейник
Чудится в мире другом,
Где вологодский турист-коробейник
Прет с костромским утюгом.
Черен лубок, где богиня — корова,
Полные млеком сосцы
С черного неба свисают сурово,
В пропасти пьют мертвецы.
Легкая жизнь — как тяжелые путы,
Но умирать, умирать
Надо в туманах болотных Калькутты,
Индия-мать!
1988. Сутоморе—Белград
Цыганский концерт
Дуне Кустурица
С Кустурицей, цыганом адским,
В жару ночного кабака,
С вином и окриком кабацким
Жизнь бесшабашная легка.
С ватагой, что кричит, гагачит
И, раскорячась, не поймет,
Она смеется или плачет,
Но точно пляшет и поет.
С улыбкой дьявольской и детской,
И темноглаз и огнеок,
Бурлит нелепицы немецкой,
Славянской зауми поток.
Чужой жаргон, как эти брызги,
К дорожной жалобе прилип,
Но чудится в певучем взвизге
Кибитки верещащий скрип.
В гитарном звоне — рев медведя
И в гиблом сердце — бубна стук...
И ту страну я вижу, бредя,
Где древний идол многорук.
Где ваш исход — пустяк и новость,
Где стражей храмовой стоят
Веселья буйная суровость,
Разгула сумрачный обряд.
2001
В Старом Дели
Чьи-то лица в синевато-сером
Вареве смертельной духоты…
Осененный кондиционером
Различаешь ночью их черты.
Первая любовь, отец, учитель,
Все пришли беседовать со мной.
Словно райский громкоговоритель —
В тишине пульсирующий зной.
Уставая жизнью жить земною,
Разве я хочу, чтоб навсегда
Лики зла, содеянного мною,
Заселили эти города!
Вот проходим елисейским лугом,
И зачем-то завещает мать,
Коль болеть, так собственным недугом,
Никогда заложников не брать!
И в дыму исчезла сизоватом,
Где воспрянул изнуренный бог,
Где охвачен мукой каждый атом,
Смутного грядущего залог.
Чужое небо
Что алмазные лавки и храмы,
И напев заклинателя змей
Перед жаром чернеющей ямы
И вселенной, мерцающей в ней!
Перед веяньем вечных жаровен,
Не дающих душе отдохнуть
(Этот воздух так душно-духовен,
Диким мускусом ранящий грудь).
Перед улицей пыльной и пряной,
Где в конце — мирозданья провал,
Где ходил я, петляя, как пьяный,
И в прохожем себя узнавал.
23 февраля 2004
Майна1
Еле заметна в листве малахитовой,
Майна журчит, повествует, посвистывая,
Прошлую жизнь мою важно вычитывая
Скороговоркой бездумно-неистовой.
Были в той жизни лачуги, сокровища,
Шахи, шакалы, блудницы, чудовища,
Длинные присказки с плясками, с песнями…
Любит их город орущий, злословящий,
Сластолюбивый, речистый, ремесленный.
Здесь мастерство — непременное качество
Здатокузнечества и златоткачества,
Значит, в цене — не искусство, а золото.
Сине-зеленая чтица, рассказчица,
Что-то болтает и в зелени прячется…
Вновь переплавлено всё и размолото.
1999-2005
* * *
Все пройдя агитпропы
Профсоюзных преград,
Мы познали Европы
Комфортабельный ад.
Но прекрасней конуры
Всех отелей твоих
И милее лемуры
Лесбиянских шутих.
И душа убегала
В помавание вайй,
К легким пальмам Бенгала,
В этот огненный рай.
2002
Индийское воспоминание
Несмотря на губительный климат,
Только там я хоть что-то постиг:
Полувек из сознания вымыт
И остался бессмысленный миг…
Брадобрей говорит с попугаем,
И не зеркальцем в этот момент —
Беглым взглядом моим отражаем
Терпеливо-сутулый клиент.
Он ко мне обратился, намылен.
Я прошел, исчезая навек,
Добираясь до жгучих плавилен
По теченью неведомых рек.
2005
* * *
Славен, славен царь Душианта!
Его обступили хищные твари,
Но нет безысходного варианта
В его семнадцатой аватаре.
Когда-нибудь на путях Непала
Или в Бенгалии у колодца,
Шак´;унтала встретится, как бывало,
А потерявшись, опять найдется.
И все же в какой-то четыреста третьей
Цепочка порвется, захлопнутся двери
И в месиве рухнувших тысячелетий
Он будет разыскивать выход в пещере.
Найдет, но оступится, коброй уколот,
А, может быть, просто забудет, что бросил,
И в рубище вступит в ремесленный город,
Начнет возвещать прекращенье ремесел.
5 апреля 2005 г.
Гималайский автобус
Массовые казни утопистов
Были до рожденья моего,
Но порыв мечтаний был неистов,
Антимир возрос из ничего.
Годы я провел в стране утопий,
А когда разрушилась она,
Ложь и правду заменил мне опий
Дальних странствий и цветного сна.
… Этот рейс пропах марихуаной,
Вдоль дороги сушат коноплю,
Только я, от зноя бездыханный,
В мареве утопии дремлю.
9 апреля 2005 г.
* * *
Я засыпал на дереве высоком,
Роняя книгу сказок, и во сне
Был многолюдным окружен Востоком
И синевой склонившейся ко мне.
Я мог бы жить на тополях-туранга,
Чтоб вечно слушать зыбкий шум громад,
Мне десять лет и далеко до Ганга,
Но тополя о будущем гремят…
Молитвенные барабаны,
Текли, текли, мелькая предо мной,
И годы шли, и я увидел страны,
И понял вдруг, что тесен круг земной.
Но улица индийская священна,
Где пыль времен, осадок мелких сит,
Вся эта смесь томления и тлена,
В невозмутимом воздухе висит.
Ведь та мечта, что в детстве мы лелеем,
И в буднях сохраняет волшебство,
И типографским пахнувшие клеем
Прекрасны сказки, и — милей всего.
4 декабря 2005
ИЗ КНИГИ «ШЕЛК» (2002)
СТИХИ ИЗ ИНДИИ
Жизнеописание
К.
Двадцать лет, буддизм, Фили, Стромынка.
Девяносто долларов в кармане,
В Индию побег, язык тибетцев —
Сиплый сброд враждующих согласных,
Грозный взор Авалокитешвары,
Хмурая улыбка Состраданья,
Десять лет в дремучей Дхарампсале,
Кирпичи в парче — тугие сутры,
Ласковость и дружба далай-ламы,
Знойный ад и ледяные зимы,
Ночью визг, довольное урчанье —
Снежный барс, пришедший за собакой,
На утесах радостные стаи
Обезьян вонючих и прекрасных,
Взмахи колеса перерождений,
Водопад, монахов голых гогот,
Яркие на камне покрывала,
Ниже по теченью — Соблазненье,
Юных нагота израильтянок,
На побывке сбросивших доспехи,
Пожилых американок взгляды,
Злые руки пляшущего Шивы,
Фрейд и Киплинг в книжном секонд-хенде,
Мгла в горах, приюты прокаженных,
Друг-тантрист, скончавшийся в Ладаке
От последней передозировки,
«Кама-Сутра» и жена-японка,
Отчий дом, приснившийся под утро,
Перестройка, водка по талонам,
Строгановка, Кремль, квартира в Химках,
Горизонты рушащихся пагод,
Грузных Эверестов оседанье.
1999
О Лермонтове
Глубокое чувство не пошло.
Конечно, кудряшки, оборки...
Влюбленный в жену командира
Поручик успел записать
Какие-то грозные строки.
Я думал о нем в Гималаях
И темный испытывал ужас.
Бежала ночная дорога
Холмами к вершине планеты,
А там — Эверест, Дхолагири...
Стихи сорок первого года
Мерцают, как эта гряда.
1999
Земля
Тягостных жалоб ликующий звук,
Пение Индии нищей,
Щупальца черных и бронзовых рук,
Страстно протянутых к пище.
Рыхлая древняя Матерь-земля,
Ты не устала, рожая.
Вновь обнажилась, хотя с февраля
Вынесла три урожая!
Снова ты хочешь, чтоб взяли тебя,
Подняли, перевернули,
Острые груди твои теребя
И в октябре и в июле.
Нежно тебя обнимает вода,
Сладостно-темная в иле...
И запоешь!.. Так нигде, никогда
И никого не любили.
1999
Стада в городе
А. Сенкевичу
Брамина мылит брадобрей,
И сузились глаза клиента,
И замелькала все быстрей
Дороги вьющаяся лента.
Очнулся в лавке продавец,
Богиня вздрогнула в кумирне,
Стада коров, стада овец
Все необъятней и обширней.
Пришли. Куда пойдут отсель
Запнувшиеся погремушки?
И вскинул легкую свирель
Сам Кришна, снящийся пастушке.
1999
Слоны
Почему ветвей зеленых гору
Завезли в проулок два слона?..
Им громада по плечу и впору.
Он застыл, внимая разговору,
Помавает хоботом она...
Что доступно разуму и взору
Этой пары, двум дающей фору
Самосвалам?..
В тусклых клочьях сна
Велорикши затевают ссору,
И над небоскребами — луна...
Что же изменилось в эту пору
В той стране, где изумлялся Пору
Александр в былые времена?
1999
Джума Масджид1
— Мир тебе, пришелец из Багдада!
Эта жизнь недолговечней дня,
Ты дошел, и ничего не надо,
В старом Дели — та же толкотня.
Жалоба все та же хоровая,
И глядят, незрячие, в зенит,
И ликуя и околевая,
Дистрофия, сифилис, рахит.
Продают здесь финики из Мекки,
И душа торговая скупа,
А вдали чернеют человеки —
Идолопоклонников толпа.
Столько в сердце радости и страха,
Ибо сердце взяли навсегда
Горький гомон, славящий Аллаха,
Омовенья сладкая вода!
Пролетает веянье проказы,
И тебе подмигивает вдруг
Бытия кусок веселоглазый,
Цепкий и родившийся без рук.
1999
Индийские танцы
Н. Ивановой, Э. Петровой
От какой безжалостной печали,
Как, не глядя, прыгают в окно,
Девочки российские бежали
В серию индийского кино?
Но не храм и не гарем низама,
Только школа в Индии ждала,
Души истязавшая упрямо,
Властно изменявшая тела.
Там, где правит мускулами вера
И в базальт перетекают сны,
И неслась и стыла баядера,
Божеству не показав спины.
Для того давалась здесь наука,
Чтобы, силой перейденных мук
Пустоту обняв тысячеруко,
Воспарять над тысячами рук.
Чтобы стала колыханьем стана
Эта страсть, и с вихрем смуглых рас
В смертоносном смерче Раджастхана
Мчалась Русь, пустившаяся в пляс.
1999
* * *
Мусор, скудость, грязь пренебреженья,
Закоулки, из которых нет
Выхода к бессмыслице движенья,
Только солнце, только звездный свет.
От всего хотелось отрешиться,
Облачиться в продранный лоскут,
И твои потерянные лица
В раскаленном сумраке текут.
1999
* * *
Осмелься и вечную смерть заслужи
Десятками праведных жизней!
Всегда в окруженья мелькающей лжи
Дивуешься их дешевизне.
Но сладко, пока не прервется одна,
Увидеть народы и страны...
Ты в Море Страданий — большая волна,
Бегущая прочь от нирваны.
1999
* * *
Снова муторный запах Её,
Обессиливающий зной,
Прозревающее забытье,
Мир блаженствующе-больной.
И всегда милосердно-суров
Махавиры любезный взгляд,
И шагают стада коров,
Обнаженный бежит шоколад.
Вот белеет в толпе густой
Поспешающий Лев Толстой.
И за криком его семьи,
И за взмахом его клюки —
Все затоптанные муравьи
И утопленные пауки.
2000
* * *
Священной коровенки
Опустошенный взгляд,
И заунывно-звонкий
Водоворот рулад,
И запах сладковатый,
Куренья и цветы —
Для похотливых статуй
И юной чистоты.
1999
Индийский праздник
Цветами зла осыпана дорога,
Но в ожерельях из цветов добра
Во двор вступают воплощения бога,
И в их кругу ты посреди двора.
Как хорошо гулять среди павлинов
И верить в то, что жизни нет конца!
Здесь чьи-то души бродят в платьях длинных,
Ни одного не вспомнишь ты лица.
1999
На приеме
Китайский скрипучий английский,
Шанхайский смешок горловой,
Что Индии им одалиски
С кокосовою пахлавой!
Но это ведь бомбы и танки,
Неведомых войн облака!
Улыбка худой китаянки
И мертвенна так и сладка.
Я — только простак в этой шайке
И в тяжбе служебных заслуг...
На свежей индийской лужайке
Зрачками встречаемся вдруг.
Кивнуть и приветливо впиться,
Чтоб жизнь повернулась моя!
Быть может, полюбит лисица,
Возможно, ужалит змея.
1999
Гифазис
Ровный грохот водопада
И воздевшее клыки
Серое слоновье стадо
Напирающей реки.
Вал, грозящий непреклонно,
Сердце робкое потряс...
Вспомнил я: во время оно
Был Гифазисом Биасс.
Македонская фаланга
Возмутилась перед ним,
Не дошла она до Ганга,
Погрузившегося в дым.
Александр, искатель славы,
Одолевший Тигр и Нил,
Не нашел здесь переправы
И поход остановил.
А южней — иные лица,
Царства, птицы и цветы...
О, Гифазис, ты — граница
Человеческой тщеты!
Вот и я, пройдя по свету,
Забывая жизни сон,
Узнаю Коцит и Лету,
Вижу Стикс и Флегетон.
1999
* * *
В пекарне купив благовонную булку,
Брести по зловонному и золотому,
Поспешно темнеющему переулку
Сквозь жажду, нужду, ожиданье, истому.
Спасаясь от этой девчонки глазастой,
В межглазьи — проказы угадывать прыщик...
Здесь будет взывать достояние касты
И станут мерцать драгоценности нищих.
2000
* * *
Пожалуй, больше богатырской прозы
Мне нравится его исход из дома.
Куда? На избах — жухлая солома.
Не Индия, и впереди — морозы.
А там, где мелки жертвенные козы,
Привычен голод, ноша невесома.
Седых аскетов обезьяньи позы,
И солнцепек, и смертная истома.
Зачем же эти люди в третьем классе,
И «Холстомер», и ужас в Арзамасе,
И «Воскресенье»? О, как стало звездно
Над колыбелью маленького Будды!
И в сумерках бегут гуськом верблюды.
И «Отрочество», и еще не поздно.
2001
В ГИМАЛАЯХ. 2002
В долине Кулу
Снежные вихри на белом Рохтанге,
Здесь же так жалобно, все заодно
Воют собаки-вегетарианки,
То ли им холодно, то ли темно.
Или страшны меж нагорий всемирных,
Где бодхисаттва наитья искал,
Местные боги в семейных кумирнях
И бесприютные демоны скал.
И, живописец, буддист и разведчик,
И воплощенье души мировой,
В общем напыщеннейший человечек,
Слушал ночами бессмысленный вой.
Перевал Рохтанг
Клонит в сон от большой высоты, и коньяк
Пьем из фляжки, пытаясь согреться.
Скоро будет буран, снаряжается як,
Вьючат юрких лошадок тибетцы.
Оказалось, так долог мучительный путь,
Все к нирване однажды придем, но едва ли…
Не заботясь о вечности, хочется тихо заснуть
В сердце времени, на ледяном перевале.
* * *
Мимо святых одичалых коров,
Мимо чужих наркотических снов,
Что к облакам потекли,
Мимо охапок и легких снопов
Сохнущей конопли,
Всадники едут, и поступь строга
Тяжелодумных коней,
Мерно качаются яков рога,
На перевале Рохтанг пурга,
Блещут снега за ней.
Мгла государственных зыбких границ
Тает пред ясными в пляске зарниц
Ликами вечного льда…
Сумрак тибетских нерадостных лиц —
В сердце моем навсегда.
Пестрая Индия, твой пешеход,
Вижу долины в цвету,
Но пробужденье уже настаёт,
Смутно предчувствую свой переход
Из пустоты в пустоту.
8 октября 2002
* * *
В черных горах — огни,
Как золотые бусы.
Всюду блестят они,
Всюду живут индусы.
С ярусов смотрят вниз,
В бездну долины Кулу,
В хижинах варят рис,
Внемлют речному гулу.
Статую божества
Бережно омывая.
Помыслы и слова
Радостно забывая…
Днем на лесной тропе
Вновь оживут вопросы,
С ними — брести в толпе
Южно-черноволосой.
Главный вопрос таков
(Все на него ответим!) —
Как накормить богов,
Чтобы осталось детям?
2002
В Гималаях
Дольний прах в тумане брезжит белом.
Так душа
Смотрит на столпившихся над телом,
В глубь ковша.
Словно я рождаюсь, умирая
В забытьи.
Если вновь увижу Гималаи,
Индия, твои,
Вновь смогу в твоих богов поверить
И рискну
Глубиной своей души измерить
Эту вышину.
1999
ИЗ КНИГИ «СКОРПИОН» (2003)
* * *
Империю беру я в руку,
Как будто шелковую ткань.
Так в бенаресской лавке хлопал
Торговец, предо мною об пол
Парчовую бросая штуку,
Багрянца утреннего рань.
Но вдруг она бедней рогожи,
И серый воцарился день,
Все в пальцах рушится, крошится,
И сыплются дома и лица,
Текут кумирни, минареты,
Прикосновением согреты...
Но в мире ничего дороже
Нет сребротканых деревень.
* * *
Вкушает рис, отринув плов,
Индийская страна.
Власть пожирателей коров
Была ей суждена.
И что ж — они в аду горят,
И вновь на все горазд
Бомонд блуждающих говяд
И благородных каст.
Забредшую в густую мглу
Богиню зрелых лет
Доили тут же на углу
И гладили хребет.
Очей печальное стекло
Я созерцал, пока
Пять тысяч лет не протекло
Струею молока.
* * *
Слишком четко мирозданье черствое,
Но течет, струит иные истины,
Сладким тленьем с ним противоборствуя,
Индии дымок инобытийственный.
Индия — как дума умирающего,
Смесь былого с примесью грядущего,
Смутно возникающего, тающего
И несуществующе-живущего.
Колодец Агарсены
В Новом Дели, средь цветов и блеска
Бесконечных башен и высот,
Лестница, подобная одесской,
К водоему древнему ведет.
Головокружения истома
Здесь меня пронзила, и на миг
Я очнулся у родного дома,
Дна души одним рывком достиг.
Захотелось все начать сначала;
Эта зыбь, как детство, глубока...
Но меня над бездной удержала
Нищего смотрителя рука.
Вот каков колодец Агарсены,
Над которым голуби снуют!
Я запоминаю эти стены,
Эти ниши, дервишей приют.
Чтобы в миг предсмертного смятенья
Притекли в потоке праздных дум
Водоносов призрачные тени
И мышей летучих злобный шум.
В делийской мечети
Как мала и малость кособока,
В сохлые зарыта лепестки
Правая сандалия Пророка,
А остатки левой далеки!
Долговечно пальмовое лыко,
Сносу нет сплетеньям и узлам.
Нет, не хочет ни лица, ни лица,
Но свою святыню чтит ислам.
Груз неисчислимых караванов
Тамерлану отдан за нее,
И паломник, умиленно глянув,
Плачет и впадает в забытье.
Долог миг и ряд столетий краток,
И на сером камне все они
Закрепили узкий отпечаток
Удлиненно-девичьей ступни.
* * *
Радостным обезьянам,
Вьющимся по холмам,
За подаяньем пряным
Время спуститься в храм.
Там твоему подобью
Молятся сотни каст,
Бьют барабаны дробью...
Кто же тебе подаст?
Может быть, всюду — боги,
Может быть, божество —
Голое на дороге...
Как распознать его?
Вечно плетется нищий,
Вечно на взмах руки,
Тявкая, мчатся к пище
Брошенные щенки.
Божьим и человечьим
Ранит и лечит здесь
Жалости с бессердечьем
Вечно живая смесь.
* * *
Утешений мало у Гиллеля,
Беспощадны Кьеркегор и Шестов,
Милосердья нет в словах браминов,
Но прекрасно солнце в Гималаях,
Горных сосен гаснущие свечи...
Так я думал, странствуя с богатым
И печальноглазым иудеем,
Оплатившим дальнюю поездку
Двум безумным спутникам-поэтам,
В край, который указали бонзы,
В бедное селенье, где недавно
В образе тибетского младенца
Возродился сын его убитый.
И вонзались в небо диодары.
В тибетском монастыре
Оранжевые заняты монахи
Крикетом. Остальные кормят рыб,
Чьих плавников нетерпеливы взмахи,
Колеблющие мир, что не погиб
Лишь потому, что мысль перерожденца
Связала наши призрачные дни...
Старик завхоз мне выдал полотенце,
Две мягкие, как ветошь, простыни.
Вся боль — от вожделения. И все же
Ухмылкой провожает белых дам
Толпа бритоголовой молодежи,
Читающая сутры по складам.
Но засыпаю на подстилке рваной,
Напев сверчка рассудочен и сух,
Обнять меня торопятся нирвана
И духота, как многорукий дух.
ИЗ КНИГИ «ПОД СЕНЬЮ КЕДРА» (2004)
Темные храмы
Шел я к лесному храму,
И на заре багряной
Ждали юного Раму
Встречные обезьяны.
На пожилого поэта
Щурились и шипели.
Луч неземного света
Вел к заповедной цели.
Вот он, темный и древний
Дом волокиты Кришны.
На крутизне напевней
Голос его чуть слышный.
Здравствуйте, горы Кулу,
Рек праарийских берег!
Жил здесь широкоскулый,
Велеречивый Рерих.
Он рисовал картинки
И обращался к миру...
А на глухой тропинке,
Где горячо и сыро,
Где пламенеют сосны,
Радостно-светлолица,
Глянула молниеносно
Смуглая отроковица.
Словно глоток разлуки —
Горная панорама...
Ночью — иные звуки
Возле другого храма.
Шумного волхвованья
Нежные переливы,
Трубные завыванья
В доме гневного Шивы.
2002. Нагар
Храм Трипура Сундари1
Вступая в храмы, ведай загодя,
Какая правда здесь жива.
В оставленной буддийской пагоде
Царят иные божества.
Кто виноват, что людям нравится
Чреда мучений и невзгод!
И триединые красавицы
Ведут победный хоровод.
К познанью приходили многие,
Но с этой пустотой как быть?
И торжествует мифология,
Окрашенная кровью нить.
И мы, дыша все той же сказкою,
Бредем, страшась небытия,
Но тронет нас прощальной ласкою
Его прохладная струя.
2002
Слон
Вялый татуированный слон,
Настороженно-хмур,
Взошел, задыхаясь на скальный склон,
Доставил меня в Джайпур.
И я во дворце махараджи стою
В огне самоцветных камней,
И вижу мелькнувшую жизнь мою
И тысячу долгих за ней.
Но, кажется, слон возникает в любой,
Он равен себе и доволен судьбой,
И все не кончается труд...
Бывало, железным стрекалом в бой
Безжалостный гнал махаут.
Сквозь крупный жемчуг старческих слез
Блаженный тянется сон...
Когда к Селевку надменному вез
Царя Чандрагупту он.
2002
* * *
С. Зайцеву
Дымно-розова, нежно-бледна,
Мелковатая меркнет луна
Над садами султана,
И душа в этом городе сна
Легким жемчугом озарена
И своей простотой осиянна.
Внемлют исповеди луна
И дворовая обезьяна.
2002
ПЕРЕВОДЫ
ИЗ САНСКРИТСКОЙ АНТОЛОГИИ
Шамкаримшира
От шалаша к шалашу в одиночестве шествует Слава,
Следом за ней твое Мужество мчится, но ведаешь ты
Что не обнять им друг друга, ведь оба — высокого нрава…
Тем для любви не сойтись, что всегда непорочно-чисты.
Говардхана
Лишь о любимой помыслю,
В соитьи сплетшейся с мужем,
Палят меня гнев и ревность…
Но в изнеможенье,
Лишь помыслю о ней,
О бедрах, лишенных одежды,
От этого наслажденья
Ощущает душа
Некое утешенье.
Чанакья
Где найдет
Гонимый
Место для сна
И сон?
Удача где
Для ждущего
Удара?
Где счастье
Бедняка?
Где
Лиходею кара?
Валлатха
В багрянце солнце встает над землей,
В багрянце идет на закат…
Мудрец не меняется в счастье, в беде,
Будь беден или богат.
Саманатха
Коль облачко, что благосклонно и мило,
Дождя долгожданного не подарило,
Что могут растенья, кустарники, пальмы?!
Цветов и плодов здесь дождемся едва ль мы.
Васудева
Что за бесстыжая птица эта ворона!
Падали наклюется, да всюду еще насорит,
Головы изваяний когтями скребет разъяренно,
На головы добрых людей налетает с разгона!
Вылетев из гнезда, чего только не сотворит!
Анонимный автор
Злая жена,
Дрянная страна,
Убогое царство,
Соседей коварство,
Плохая родня,
Дурное правленье…
Прочь без промедленья!
Не медли ни дня!
Анонимный автор
Без огня сжигают тело
Жизнь в глуши, служенье самодуру,
Хлеб дурной, жена, что смотрит хмуро,
Глупый сын и дочь, что овдовела.
Пратапарудра
Трудолюбье —
Друг,
Что, как враг, в одоленье труден;
Леность,
Прикинувшись другом,
Осталась ворогом ярым;
Пьется нектар ученья,
Как яд
Безотрадных буден;
Женщины,
Хоть ядовиты,
Сладостью схожи с нектаром.
Нараяна
Скрывает лицо оскорбленная дева,
Уста, что дрожат от ревнивого гнева,
Сомкнула, не вымолвив гневного слова…
Лишь узел на платье стянула сурово.
Анонимный автор
Мудрецы почитают Вишну,
Сокрушившего ракшаса Мадху,
Счастливцы к стопам Шивы
В молитвенном льнут распеве…
А мне в мировой круговерти
Тебе поклоняться сладко,
Богиня великая, мое прибежище,
Деви!
Шунгока
Уж так ли велик месяц,
Но что без него
Океан, Родитель Сокровищ?!
Пусть волею вышней
Ширятся стороны Света,
Пусть ликует божественный Шива,
Пусть взглядом
Ласкает тебя
Вишну,
Пусть слава твоя
Течет горделиво.
Анонимный автор
Увы, учености богиня!..
Ты с Лакшми, божеством удачи,
Сарáсвати, не уживешься,
Да и не может быть иначе:
Мир был бы удивлен любовью
Между невесткой и свекровью.
Билхана
Не осенит возвышенная сила
Стихи невежд — здесь не придет благое…
Коль женщина волос не увлажнила,
Как удержать им аромат алоэ?!
Гиридхара
Выше слава царя Кальянадарши,
Чем Гималаи над Гангой…
Сцена для танцев Учености,
Сосуд неземной красоты,
Могучее дерево манго,
Поддерживающее лиану
Хорошего вкуса…
О, ты,
Пастбище для газели взглядов любимой,
Лотос, процветший в немой ворожбе, —
Приют красоты, ни с чем не сравнимой…
Да сопутствует вечно победа тебе!
Анонимный автор
Своей славой поэт охраняет весну,
Чтоб сияла,
Порождая все больше пьянящих цветов
Что ни миг,
О, недаром, недаром зовут его Васантапала,
Оценили его
Харихара, Шри Сома Шарма
И много других.
Анонимный автор
Прославлена в ведах
Река Сарáсвати,
В горных недрах
Берет начало.
То вышла,
То скрылась,
Но не угаснуть ей —
До Океана свой блеск домчала.
От уха к уху
Слова поэта,
Не сделав ни шагу,
Бегут валами…
И пусть иные
Не видят света,
Словно Сарáсвати —
Поэзии пламя.
Анонимный автор
Сочиненье, в которое тяжкий труд вложен тобою, сумей
Оберечь от воды, огня, воров, но пуще всего — от мышей.
Анонимный автор
Все семена рождаются в воде,
Все божества сливаются в одном,
Все наслажденья — в женщине заключены…
Но где
И в чем
Вся дхарма?..
В состраданьи!
Только в нем.
Дхойи
Прославлен средь мудрых,
Царями чтим,
Сочинив поэмы, источающие амриту,
Ныне жажду
Кончить век в ущелье
Где-то на Ганге,
Всей душой познавая
Единого Брахму.
С ГРУЗИНСКОГО
ИЗ ИРАКЛИЯ АБАШИДЗЕ
Дели-77
Вновь Индостан.
Разогретый сверх меры,
Сумрачный воздух
и влажный, и дымный.
Солнце ноябрьское…
Кондиционеры
Глухо гудят, как браминские гимны.
Дели.
Отель «Джанапати»…
Смятенье
Гамлетово —
свежей прессы потоки.
На Западе дальнем
предзимние тени,
Близость пожара
на Ближнем Востоке.
Бури и страны —
В ропщущем хоре.
Радиоволны
Обрушились разом:
гнев демонстрантов
где-то в Лахоре,
Ярость тайфунов
над сонным Мадрасом.
И пролетает на крыльях эфира
Года тень.
И лачуги
убоги…
И оставляет парламент Индира,
Индия ищет новой дороги.
Нас же
разливом того же прибоя,
Песней
И вкусом того же хлеба
Дели встречает,
Зовет голубое,
синее, синее
Индии небо.
Снова —
в бреду путевого сумбура.
Нет у судьбы
драгоценнее дара —
Радости —
видеть опять Горакпура,
слышать
хмельного Джафри Сардара.
Как передать
пестроту колорита?
Кисть золотая
здесь никнет смиренно…
Льется твой голос грудной,
Амрита,
Плаче о первой любви
Саксена.
В доме Табана —
Сахни
с полной чашей,
В доме Батчана —
Шамшера1 рифмы.
В небе
бездонном —
ласточки наши,
У Красного форта —
гангесские грифы.
Индия
В ноябре задремала.
Маревом
видов, мчащихся мимо,
Снова и вновь,
как всегда бывало,
Непостижима, необозрима.
Бомбей ночью
Бомбей — в круженье,
Тысячи улиц —
смесь тьмы и света,
И закружились
огни вселенной,
и полетели…
О, есть Бомбею
где уместиться
в груди поэта,
В ней — гул Мадраса
и Бангалора,
Агра и Дели.
Величье засухи,
великий ливень —
потоп муссона,
Просторы неба,
земли раздолье
морей приливы.
И снова,
через тысячелетья,
под шум бессонный,
Кружатся в пляске
четыре длани
старого Шивы.
В сердце поэта —
и пламень алый,
и эта гонка,
Движенье жизни
гороподобной
и гром таранный…
Быть может, сердце
принять не в силах
только ребенка,
Которых вянет
и засыпает
у ресторана.
Величие
Джамны и Ганга,
Инда и Кришны,
Как при Акбаре,
Как при Бабуре,
Необозримость.
Величье пышной
И чуждой жизни.
Величье бури…
Великой засухи зной,
И ливня
неистощимость,
И мгла заката —
грядою радужною и дивной…
Заря громада, пестра, богата.
О, безграничность
души и мысли,
Величье прошлого
Непоспешность…
Неисчислимость
Сочти, исчисли!..
Пойми
И мужественность,
И нежность!
И долголетье,
И мор великий —
Под безмятежной
Синью небесной.
И немощь нищих,
И мощь владыки —
Какая пропасть,
Какая бездна!
Два мирозданья —
Под единым
Высоким небом,
Всходящим круто…
Один живет себе
Господином,
А те —
без хлеба и без приюта.
Безмерна мудрость
Инда и Синда.
Не зная меры
и пограничья,
Течет громадного лабиринта
Пустынность,
сумеречность,
величье.
Лишь красоту ты здесь ищешь
Полно, лишь красоту ты здесь ищешь…
Все ж таки жаль,
что помочь не в силах
Ни миллионам падших и нищих,
Ни миллионам голодных и хилых.
Свои у каждого — пир и горе,
И тьма вопросов…
Но в этих кущах —
Какие паузы в хриплом хоре
Сумрачных грифов, закат зовущих!
Видишь:
Ганга волнистое сари
схвачено Солнце
жарким топазом.
На горизонте — в розовой гари —
Тысячи пальм запылали разом.
Лишь красоту
Ищешь здесь,
ведь иная
вера твоя…
И открыты для взора,
Внятны лишь здесь
И томят, опьяняя,
Трепет узора
И песня Тагора.
Пусть же летит под чужим небосклоном
Стих твой,
пыланием Солнца окрашен, —
К творцам красоты —
шестистам миллионам,
Не к пышным дворцам в шесть тысяч башен.
Может быть, завтра…
Может быть, завтра
Их запоют на хинди,
эти стихи,
Чтоб индусская грусть
в них рыдала.
Хлыну в них
сумерки,
блики
рассвета на Инде,
Слово наполнится
духом
сухого сандала.
Будет в них много
Причуд и хвалебного гула,
слов,
на Востоке рожденных
молитвой и пиром,
Чтобы в строфе
так нечаянно
рифма сверкнула
Найденным где-то
на склонах Джайпура
сапфиром.
И запоют по-индийски,
Звеня, разбивая запястья,
станут стихи
Бормотанием струнным
ситара1,
Над берегами потока
взывая…
О, веянье страсти!
Только любовь,
Лишь томление
ветра и жара.
Только возлюбленной песня,
лишь блеск
богомольный заката!
Боль мировую забыть,
оторваться от праха…
Стих зазвучит
многокрасочно,
ярко, богато,
Как в Раджастане
высокая твердь Джехан-шаха,
Пусть же
он гимном гремит,
И прославится
братства денница,
Там, где заря
над Землей растекается ало…
Пусть, отгорев,
стих грузинский
испепелится,
Как под окном Тадж-Махала
поленья сандала.
ОБ ЭТИХ СТИХАХ
В нежном возрасте об Индии читается самое разное, и первым делом в память врезают-ся волшебные сказки. Навсегда пленяет киплинговский «Маугли», изумляет рассказ Ар-риана, озадачивает деловой, обстоятельный и в своем безумии величественный пред-смертный бред Афанасия Никитина. Обращаешься к самим индусам и находишь два пре-краснейших чуда Калидасы — «Сакунталу» и «Облако-вестник» (мой идеал поэтического произведения), перебираешь строчки и сандалово-благовонные «опилки» Тагора. Страст-но погружаешься в географию, с годами увлекаешься религиоведением, прикасаешься к философии. Живешь историей. Но Индия, по счастью, жива. И она удивительнее всего о ней сказанного и написанного. Сколько стран, с детства известных по книгам, рассыпает-ся под первым взглядом путешественника, а Индия превосходит все ожидания и кажется нерушимой. Но вот прошли два десятилетия со дня моей первой встречи с ней, и вдруг я чувствую: и Она меняется! Течет, ускользает… «всё, имеющее причину, разрушается», — примерно так говорил царевич из племени шакья, ставший Учителем Мира. На его земной родине забываешь все утешения авраамических религий и невольно живешь горчайшими истинами, попадая под незримое излучение дхарма-частиц.
Но и в потоке перемен Она всё та же. Может быть, пока… И все-таки в лавках и ремес-ленных мастерских еще сидят все те же нестареющие люди, которых видели матросы Васко да Гамы. Меняла, окруженный весами и разновесками, цепкими своими руками притрагивается к тем же потемневшим монетам. Приказчик со стуком швыряет об пол за штукой штуку всё той же разливающейся парчи. Чародейство Индии в том, что, стран-ствуя по ней, перемещаешься не только в огромном пространстве (ведь это — не страна, а целая планета), но путешествуешь и во времени. Из мира первобытных племен попадаешь в цветущий древний город, ровесник не уцелевших Вавилона и Карфагена. Полуголые но-сильщики бегом проносят старуху в паланкине. Огоньки в скорлупках плывут по рассвет-ному розовому Гангу, и с медлительной ладьи видишь полыхающие погребальные кост-ры. А потом в узких переулках, где так нелегко разминуться с божественно-самовластительной коровой, дышишь мелкой взвесью летающего праха, смешанного с пеплом. У делийской Пятничной мечети с головой погружаешься в дивный мир исламско-го средневековья, внемлешь дервишам, славящим Аллаха, и созерцаешь выставленные напоказ немыслимые язвы и уродства радостных нищих. Ну, а новости? Как сказал один малоизвестный, хотя и замечательный поэт: «Вот еще какая новость: Пронесли пластмас-совый бидон!» Иногда кажется, что власти англичан, двухсотлетней и скоротечной, ин-дийцы даже не заметили. Но немало здесь и диккенсовской старой Англии, ее вокзалов, контор, фабрик и колледжей. В ожерельях из живых цветов высятся изваяния полузабы-тых в своем отечестве лордов, прокладывавших в этих краях дороги и прививавших оспу.
Разумеется, найдешь здесь и двадцатый век. И уже двадцать первый также тут присут-ствует! И ядерный реактор соседствует с шиваистской кумирней и гурдваром.
В сущности, писать о Ней невозможно. И русских образцов мало. Гумилев только гре-зил об Индии. Из крупных поэтов в ней побывал Тихонов, в юности мечтавший об Элло-ре. Но уже состарившийся в президиумах и, увы, бессильный. Из памяти не сотрутся не-сколько стихотворений Межирова. Одно из них, маленькое о Бенгалии, быть может, луч-ше всего им написанного… Да, так действует на пришельцев город, о котором есть пого-ворка: «Кто побывал в Калькутте, тот будет стремиться любой ценой в нее вернуться». И это правда. После Калькутты твердо знаешь, что побывал в последнем кругу, открыл не-что жгуче-ужасное и до конца непостижимое — хочется повторить! Жизнь раскалывается надвое. Отныне часто думаешь: что же там сейчас происходит? В этом неистовом вихре людей, трамваев и слонов, где белые погребальные носилки, осыпанные диковинными цветами, движутся к месту успокоения на плечах счастливых носильщиков, — благосло-вен день освобождения от земных мук и тягот! И ликуют юные и седовласые пионеры в
красных галстуках. Сорокоградусная жара, но суровый швейцар в пальто и в котелке за-стыл у двери отеля. И тонкое облачно газа или дурмана стоит под невысоким деревом.
Но в Индии так много великих и неповторимых городов. Обходя вокруг белого Тадж-Махала, вдруг замечаешь, что белизна каждой стены — со своим отливом: в одну всаже-ны топазы, в другую — рубины, в третью — изумруды, в четвертую — сапфиры и бирюза. И не все выковыряно штыками британских солдат. Но всё же важнее всех ювелирных со-кровищ сама эта необыкновенная белизна одушевленного, светоносного мрамора. Всю жизнь медленно, издалека приближаешься к ней.
Я ведь не пишу проспектов для туристической фирмы. И тем более не хочу, чтобы мои весьма разнородные стихи читались, как записи вояжера. Хотя понимаю, что подчас этот привкус неизбежен. Все-таки я думаю, что действительно удающиеся стихотворения неза-висимы от темы и написаны прежде всего о себе. Во всяком случае, и о себе… Однажды очаровавшись Индией, нельзя не произнести слов благодарности и благословения. Но раз-ве я слагаю заздравные гимны тому, что всё равно переживет и меня и мои слова? Мое де-ло простое — быть искренним.
В Индии случается испытать самые различные и противоречивые ощущения, узнать дотоле неведомые оттенки чувств. Но вдруг все упрощается и угасают оттенки. Ведь все человеческие чувства в конце концов сводятся к немногим. Возможно, лишь к двум — к любви и страху. Но страх, быть может, лишь разновидность любви, лишь лихорадочная тревога за себя, за свое зыбкое Я, которое тайный буддист Тютчев называл обольщением мысли. Итак, остается только любовь. И сама Индия подобна любви, «бормочущей боже-ственные речи», сильной, всеобъемлющей, неисцелимой.
М.С.
Долина Кулу. Нагар. Ночь на 9 октября 2002
СОДЕРЖАНИЕ
Из книги «Сон шелкопряда» (1990)
Стихи 1982–1883
Рассвет . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..
Лунный свет . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мелькание . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Меняла . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Рикша . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нищие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сарнатх . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тибетский рынок . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из книги «Холодный ключ» (1986)
В зимней Индии. 1982
Ночные жаровни . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«День мертвенный в окрестностях Мадраса…» . . .
У храма Шивы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Шива, Кришна, Индра . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гостиница . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Агра . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Деревья . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из ночи в ночь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из книги «Обломок» (1997)
Похороны Тихонова . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пепел . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Лавка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мара . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Монолог. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Эпилог . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из книги «Незнакомый голос» (1999)
«Там не едят. Едою богоданной…» . . . . . . . . . . .
Счастье . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«В Бомбее они пышногруды…» . . . . . . . . . . . . . .
В беге лет
Храм Огня
Пустота . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ступа . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Калькутта . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Цыганский концерт . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Старый Дели . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чужое небо . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Майна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Все пройдя агитпропы…» . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Индийское воспоминание . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Славен, славен царь Душианта!» . . . . . . . . . . . .
Гималайский автобус . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Я засыпал на дереве высоком…» . . . . . . . . . . . .
Из книги «Шелк» (2002)
Стихи из Индии
Жизнеописание . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О Лермонтове . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Земля . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Стада в городе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Слоны . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Джума Масджид . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Индийские танцы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Мусор, скудость, грязь пренебреженья…» . . . .
«Осмелься и вечную смерть заслужи…» . . . . . .
«Снова муторный запах Ее…» . . . . . . . . . . . . . . .
«Священной коровёнки…» . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Индийский праздник . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На приеме . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гифазис . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«В пекарне купив благовонную булку…» . . . . . .
«Пожалуй, больше богатырской прозы…» . . . . .
В Гималаях. 2002
В долине Кулу . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Перевал Рохтанг . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Мимо святых одичалых коров…» . . . . . . . . . . . .
«В черных горах — огни…» . . . . . . . . . . . . . . . . .
В Гималаях . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из книги «Скорпион» (2003)
«Империю беру я в руку…» . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Вкушает рис, отринув плов…» . . . . . . . . . . . . . .
«Слишком четко мирозданье черство…» . . . . . .
Колодец Агарсены . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В делийской мечети . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Радостным обезьянам…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Утешений мало у Гиллеля…» . . . . . . . . . . . . . . .
В тибетском монастыре . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из книги «Под сенью кедра» (2004)
Темные храмы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Храм Трипура Сундари . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Слон . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Дымно-розова, нежно-бледна…» . . . . . . . . . . .
Переводы
Из санскритской антологии
С грузинского
Из Ираклия Абашидзе
Дели . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бомбей ночью . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Величие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Лишь красоту ты здесь ищешь…» . . . . .
«Может быть, завтра…» . . . . . . . . . . . . . .
Об этих стихах — М.С. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .